8 ¾ Фунта спустя

Спустя четыре с половиной года, после окончания Уортон-скул, потяжелев на 8 ¾ Фунта, 19 октября 1987 года я шел домой из офиса инвестиционного банка Credit Suisse First Boston в Центре Манхеттена к Верхней Ист-Сайд. Шел медленно, потому что был в замешательстве.

В тот день я видел шоковое финансовое явление: наибольшее падение рынка за всю современную историю. Для нас это было еще бОльшим шоком, ведь мы думали, что стали достаточно искушенными, со всеми этими говорящими экономистами-интеллектуалами Платонистами (с фальшивыми кривыми и уравнениями), чтобы предотвратить или по крайней мере предсказать и управлять большими кризисами.

Снижение не было ответом на любые заметные новости. Возникновение события лежит вне чего-либо, что возможно было вообразить в прошлом. И укажи я на возможность этого, я был бы назван сумасшедшим. Это событие было Черным Лебедем, но я не знал это выражение тогда.

Я столкнулся со своим коллегой Деметриусом на Прак-Авеню, и, как только я начал говорить с ним, беспокойная женщина, теряя все нормы приличия, подбежала, прерывая нашу беседу: «Эй, вы двое, вы знаете, что происходит?».

Люди на тротуаре выглядели ошеломленными. До этого я видел нескольких взрослых, которые рыдали в торговой комнате First Boston. Я провел день, в эпицентре событий, с людьми, которые были шокированы и бегали вокруг, как кролики перед фарами.

Когда я возвращался домой, мой кузен Алексис позвонил мне, и сказал, что его сосед совершил самоубийство, спрыгнув с крыши дома.

Это было подобно Ливану. Я был поражен, что финансовое бедствие может деморализовать больше, чем война (только финансовые проблемы могут привести к самоубийству, а война не делает это так непосредственно).

Я боялся Пирровой победы: я доказал это интеллектуально, но боялся быть слишком правым и видящим в том, что система рушится у меня под ногами. Действительно, мне не хотелось быть правым. Я всегда буду помнить Джимми Р., который, видя, как его собственный капитал уплывает, умолял цены на экране прекратить падать.

Но я понял в том момент, что я никогда не буду умолять и кричать о деньгах.
Я испытал тогда самое странное чувство, что я когда-либо имел в своей жизни, как обухом по голове, сигнал, что я был прав, настолько громкий, что мои кости завибрировали. Никогда с тех пор я не испытывал ничего подобного, и не смогу объяснить это тем, кто никогда не был в подобном состоянии. Это был физический взрыв, возможно радости, гордости и ощущения внутреннего террора.

Но как это стало возможным?

В течение одного или двух лет после прибытия в Уортон я развил ¬точную, но странную специальность: пари на редких и неожиданных событиях, тех самых, которые были на Платоническом сгибе, и считались "невообразимыми¬" Платоническими "экспертами". Вспомним, что Платонический сгиб это то, где наше представление о действительности становиться неприменимым - но мы не знаем этого.

Я был аналитиком (в ориг. Quant - Специалист проводящий рыночный анализ посредством сложных математических и компьютерных моделей.) и трейдером в тоже время. Хотя аналитиком я был в точности до наоборот: я изучил недостатки и
пределы этих моделей, ища то место, Платонический сгиб, где они ломаются. Также я участвовал в трейдинге, что было редким среди аналитиков, так как они уклонялись от "того, чтобы рисковать", их роль ограничивалась анализом, а не принятием решений. Я был убежден, что полностью некомпетентен в предсказании цен на рынке - но зато, другие были некомпетентны и в тоже время не знали этого и не понимали, что берут на себя огромные риски. Большинство трейдеров буквально «собирали деньги, стоя под стрелой крана», непосредственно подвергая себя высокому воздействию редкого случая и, спали как младенцы, не осознавая этого.

Кроме того, технический багаж, который есть у аналитика (смесь прикладной математики, инженерного искусства, и статистики), в дополнение к ¬погружению в практику, оказался очень полезным для кого-то желающего стать философом.

Во-первых, когда Вы проводите несколько десятилетий, делая масштабную эмпирическую работу с данными и рисками, Вы может легко определить элементы в структуре мира, которые Платоновскому "мыслителю" промывают мозги и, которые ему угрожают. Во-вторых, это позволило мне стать формальным и систематическим в моем размышлении вместо того, чтобы ввязаться в демагогию. Наконец, и философия истории, и эпистемология (философия знания), кажутся неотделимыми от эмпирического исследование данных во временном ряде, который является последовательностью чисел во времени и содержит только числа и никаких слов. И эти ¬числа легко обработать на компьютерах.